Фарфоровая статуэтка "Фигуристка в саду Эрмитаж".
Славянский Керамический Комбинат. СССР.
Высота: 34,5 см.
Славянский керамический комбинат после революции.
Бывш. Славянская фабрика М.С. Кузнецова (завод «Товарищества производства фарфоровых и фаянсовых изделий М.С. Кузнецова» в с.Славянске Изюмского уезда Харьковской губернии).
В XX в. предприятие неоднократно меняло название: кон. 1920-х гг. — «завод им. Артёма» (май 1929 г., в «Списке предприятий Комитета стекольно-фарфоровой промышленности СССР»), 1950-е — 1990-е гг — Славянский керамический комбинат
С началом Первой мировой войны Славянская фабрика «Товарищества М.С. Кузнецова» находилась в аренде, затем в собственности у предпринимателя Я.К. Ессена ( в следующей статье). В октябре 1915 г. его Рижский завод был эвакуирован в г. Славянск. В 1926 г. Я. К. Ессен вернулся в Ригу.
В годы революции и гражданской войны фабрика была разрушена. В кон. 1920-х гг., по сведениям Комитета стекольно-фарфоровой промышленности СССР, на предприятии, восстановленном в сер. 1920-х гг., производили только фарфор. Завод входил в объединение «ГЭТ». С сер. 1950-х по 1980-е гг. по моделям, разработанным на других предприятиях, изготавливалась скульптуры из фаянса.
История М.С. Кузнецова.
В 1892 году Товарищество М.С. Кузнецова построило фабрику в городе Славянске. Здесь выпускали не только посуду, но и изоляторы для телефонно-телеграфной связи. Эта фабрика положила начало развитию в городе Славянске керамики, производства фарфоровых изоляторов.
К началу ХХ века в товарищество Кузнецова входило 7 крупных по тем временам, оснащенных по последнему слову техники фабрик. Объем производства товарищества составил почти 2/3 от общего по России, и там налажено уже 47 фарфоровых заводов. В 1832 году, в Дулеве появился фарфоровый завод, ставший к началу ХХ века самым крупным в России и одним из лучших в Европе. Фарфор Кузнецовских пользовался спросом не только в России, но также и в Персии, и в Румынии, и в Турции, и в Афганистане. В 1902 Кузнецову Матвею Сидоровичу было пожаловано высочайшее звание Поставщика Двора Его Императорского Величества.
История успеха Кузнецовых.
В основе экономического чуда лежали разнообразные, зачастую не совсем чистые методы конкурентной борьбы: Кузнецовы не гнушались переманиванием к себе ценных сотрудников, вынуждали владельцев соперничающих фабрик к их продаже. Однако этих капиталистов, и прежде всего самого известного из них — Матвея Кузнецова, отличали знание конъюнктуры рынка и интерес к техническим новшествам.
Перспективная пустошь
Дед самого известного в Российской империи фарфорового фабриканта Матвея Кузнецова — Терентий Яковлевич Кузнецов совершил в 1832 году выгодную сделку, купив у обедневших помещиков Сарычевых во Владимирской губернии пустошь Дулево — низкие, болотистые земли, покрытые бесконечными лесами. На протяжении 20 лет он был совладельцем фаянсового завода у себя на родине, в старообрядческой гжельской деревне Новохаритоново, и ему хорошо были известны слагаемые успешного посудного производства: дешевизна дров и рабочих рук. И того и другого было вдоволь в Дулеве и окрестных селах. Скудная земля, неспособная прокормить крестьян земледелием, заставляла их заниматься различными ремеслами. Кроме обычных резчиков и шорников среди местных жителей водились фальшивомонетчики и даже "тараканники" — люди, ходившие по деревням и предлагавшие за умеренную плату избавить от ненавистной домашней живности. Способ заключался в том, что углы изб обмазывались раствором мышьяка, который, правда, больше вредил людям, чем тараканам.
Однако с начала XIX века власти взялись за искоренение такого рода промыслов. Новая политика высвободила немалое число рук, что обещало барыши Кузнецову, задумавшему построить в Дулеве свой большой фарфоровый завод. Бывая на базарах и ярмарках, Кузнецов не мог не замечать, что на красивую и аккуратно изготовленную фарфоровую посуду в России был большой неудовлетворенный спрос. Продукцию кустарных гжельских мастерских из-за дешевизны раскупали крестьяне, но люди побогаче от нее отворачивались. Десятилетиями кустари гнали на рынок неряшливую, непрочную посуду. Исследователь промыслов Московской губернии профессор А. Исаев негодовал: "Будучи совершенно неспособна к творчеству и даже тупа на перенимание уже появившихся на товарном рынке новых артикул, Гжель снабжает покупателей таким товаром, к которому они привыкли..." Он критиковал гжельцев за нетщательный размол глины, за плохую обточку изделий, что искривляло их форму, за небрежность приготовления глазури — после обжига она легко отскакивала, если была очень жидкой, или покрывала изделие неровным слоем, если была слишком густой. Каждая избенка в гжельских деревнях с пятью-шестью работниками именовала себя заводом. Во многих из них не было печей для обжига изделий — гжельцы носили их в горн к более состоятельному и удачливому соседу. Пользовались печью бесплатно, но топили ее своими дровами. Владельцу горна это было выгодно, потому что печь таким образом не остывала, а вновь раскалять остывший горн было довольно накладно.
Не бросая налаженный фаянсовый завод на родине, Терентий Кузнецов решился строить большую фарфоровую фабрику в Дулеве, понимая, что покупатели на качественную продукцию непременно найдутся. На фабрике было принято разделение труда: по расчетам благодаря специализации рабочих на отдельных операциях — формовке, обжиге, росписи — можно было на четверть увеличить производительность и выход готового товара.
Избранная тактика себя оправдала. А вскоре после открытия нового предприятия Терентий Кузнецов опробовал новый прием, ставший неизменным элементом семейного бизнес-стиля. Недалеко от Дулева, в деревне Короткой, работал посудный завод Сафронова, славившийся своими живописцами. Кузнецов решил заполучить замечательных мастеров любой ценой. Несколько лет Терентий Яковлевич уговаривал владельца продать ему предприятие, но тот согласился лишь на аренду. К середине века Кузнецов все же выкупил завод, а после его смерти сын и наследник дела Сидор Кузнецов перевел всех бывших "сафроновцев" в Дулево. Фарфор главной кузнецовской фабрики от этого много выиграл: в его палитре появились весенние прозрачные краски.
Семейным стилем стало и постоянное расширение дела. Еще при жизни отца, в 1843 году, Сидор Терентьевич основал новый завод в Риге — топлива там было достаточно, а Рижский порт давал широкие возможности для завоза материалов и вывоза продукции, что и обусловило выбор места. Существует, правда, и еще одно объяснение, согласно которому Сидор Терентьевич остановил свой выбор на Риге потому, что там обосновалась сильная и спаянная община старообрядцев. И завод он построил, чтобы обеспечить единоверцев работой. Но, по всей видимости, Кузнецов лишь воспользовался давними и крепкими связями старообрядцев с лифляндскими чиновниками. Власти вскоре выделили для нового производства обширный участок земли на окраине Риги, где со временем выросла Московская улица, застроенная зданиями кузнецовской фабрики и домами для рабочих, вывезенных из Гжели. Благо гжельские заводы разорялись один за другим, освобождая для Кузнецовых место на рынке и отдавая в их руки сотни квалифицированных работников.
Профессор Исаев писал о причинах разорения некоторых гжельских заводов в XIX веке: "Крайнее нерадение к своим интересам, небрежное ведение дел, полная нерасчетливость, надежда на то, что установившаяся репутация обеспечит сбыт даже самому негодному товару. Умирал деятельный, бережливый отец, ему наследовали сыновья, незнакомые с делом, привыкшие к легкой и веселой жизни купечества, обленившиеся на шумных и заманчивых для непросвещенного человека увеселениях ярмарок, и прежний заведенный порядок колебался, покупка и продажа делались несвоевременно, кредит оказывался ненадежным людям, доходы проживались на веселых пирушках, и завод падал".
А Кузнецовы, напротив, вели торговые и производственные дела с расчетом. Организовав производство в Риге, они стали продавать посуду по демпинговым ценам и быстро ликвидировали все конкурирующие мелкие производства. В 1860-е годы купец Михаил Рачкин попытался делать и продавать фаянс в Риге, но быстро разорился и сдался на милость победителям. Та же участь ждала любого, кто пытался наладить фарфорофаянсовый бизнес в главном городе Лифляндской губернии и впредь. Столь же рачительно Сидор Кузнецов вел и семейные дела.
Кузнецову — Кузнецово
О передаче налаженного дела в надежные руки Сидор Терентьевич заботился особо. В 1846 году после трех дочерей у него наконец-то родился сын Матвей, которому и предстояло унаследовать семейное предприятие. Но на всякий случай (человек предполагает, а бог располагает) расчетливый Кузнецов выдал дочерей замуж за купцов, взял их в бизнес и сделал своими помощниками. А 15-летнего Матвея, воспитывавшегося дома в старообрядческой строгости, отправили на рижскую фабрику отца учиться делу у управляющего Рудакова — ответственного и знающего человека. Одновременно Матвей Кузнецов приобщался к теории бизнеса в Рижском коммерческом училище. Своему главному учителю Рудакову посудный олигарх заплатил за науку сполна. Говорят, что, как только Рудаковы решили обзавестись в Риге собственным фарфоровым делом, ученик разорил семью учителя дотла.
В январе1864 года Сидор Терентьевич скончался. По духовному завещанию Матвей стал единственным его наследником, поэтому по смерти отца он немедленно вступил в управление своими делами, но под попечительством трех зятьев — М. В. Анисимова, А. Я. Щепетильникова и С. В. Балашова — до своего совершеннолетия, которого он достиг в 1867 году. Владея двумя успешными заводами (известно, например, что в 1866 году годовой доход Дулевского завода достиг 115 200 рублей), Матвей Сидорович, став полновластным хозяином, по традиции начал расширять бизнес.
Первым его приобретением в 1870 году оказалась фабрика Ауэрбаха в селе Кузнецово Тверской губернии. Это предприятие славилось фаянсом хорошего качества, украшенным печатными рисунками, и было давно известно на рынке. Основал его в 1809 году аптекарь Ф. Бриннер с двумя мастерами, ушедшими со второго по значению в стране завода Гарднера. Вскоре предприятие перекупил другой аптекарь — А. Ауэрбах, при котором дело успешно развивалось на протяжении многих лет. Фабрика получала заказы даже от императорского двора. Однако наследники Ауэрбаха оказались неспособны вести дела. Они погнались за новшествами, оснастили фабрику паровой машиной, но, преодолевая технические трудности, запустили торговлю и долго не обновляли ассортимент. Спрос на ауэрбаховскую посуду и, соответственно, доходы упали. Фабрика остро нуждалась в оборотных средствах, чем и воспользовался Матвей Кузнецов. Злые языки утверждали, что он сделал все, чтобы наследники Ауэрбаха нигде не смогли получить кредит, а затем купил предприятие за вполне умеренную сумму.
При М. С. Кузнецове завод рос год от года, расширялся его ассортимент. Стали выпускать фарфор, полуфаянс, майолику — все, что требовал рынок: писсуары, умывальные доски, ванны, печи и камины, как говорилось тогда, на любой кошелек — от 30 до 3000 рублей за штуку. Когда Россия начала электрифицироваться, фабрики Кузнецова стали выпускать изоляторы.
Внедрение технических новшеств приносило Матвею Кузнецову повышенные доходы. К 1870-м годам с развитием сети железных дорог в России вдвое подорожали дрова — в то время единственное топливо, на котором работали фарфоровые и фаянсовые предприятия страны и которое также использовали в паровозах. Отечественная добыча каменного угля еще находилась в зачаточном состоянии, и столица империи обогревалась главным образом привозным английским углем. А вокруг перспектив применения для топки горнов торфа велись горячие дебаты.
Чтобы найти истину, в 1860 году инженер Чарыков с высочайшего соизволения был командирован за границу для изучения улучшенных способов торфяного производства и использования нового топлива для обжига фаянса. По возвращении ему было выдано 6000 рублей для устройства экспериментального завода, на котором посуда обжигалась бы только с применением торфа,— его построили недалеко от гжельского села Карпово. В течение года Чарыков с энтузиазмом трудился над разработкой новой технологии обжига фаянса, регулярно призывая гжельцев приехать с ней знакомиться. И что же? "Я выставил все неудобства,— возмущался Чарыков,— я сказал о выгодах нового топлива. Пусть каждый из фаянсовых заводчиков решит, можно ли и выгодно ли употреблять торф... Я очень сожалею, что гжельские заводы далеко отстали от других... Вместо того чтобы хозяевам их из любознательности приехать к нам на завод и видеть успехи обжига торфом, мы должны были обратиться к московской удельной конторе, чтобы она приказала приехать на наш завод и его осмотреть..." Не помогло и то, что Чарыков убедительно доказал, что торф будет обходиться владельцам фабрик вдвое дешевле дров.
Матвей Кузнецов, в отличие от конкурентов, быстро оценил все преимущества использования торфа: дешевизна, возможность добиться постоянного качества, ведь предсказуемость обжига приводила к снижению процента брака. Дулевский завод, окруженный торфяниками, одним из первых в России перешел на новое топливо.
Для крестьян открылся новый фронт работ: в вырытых ямах они часами месили босыми ногами торфяную массу, залитую водой, превращая ее в однородное тесто, которое на следующий день разливали ведрами вручную по формам, чтобы получились кирпичи. Это были самые низкооплачиваемые работы у Кузнецова, но для многих обнищавших крестьян эти гроши были единственным заработком, и в июне-июле на торфозаготовки к Кузнецову из Смоленской, Калужской и Рязанской губерний стекалось до 2000 сезонных рабочих. Артель из семи человек за день выделывала до 6000 кирпичей торфа, работая по 14 часов. И в результате Кузнецов добился того, что на Дулевском заводе всегда был годовой запас сухого, выдержанного топлива.
Темпы заготовки торфа были таковы, что к 1890-м годам его запасы на землях Матвея Кузнецова стали подходить к концу, и фабрикант без стеснения расширял торфяные поля за счет земель, принадлежавших окрестным крестьянам. В деревне Дуброво крестьяне взбунтовались, надеясь воспрепятствовать Кузнецову вести торфоразработки на их землях. Во главе бунтовщиков стоял Фаддей Жулин. Кончилось тем, что крестьяне были выпороты вызванными Кузнецовым казаками, а Жулина изгнали из деревни с "волчьим паспортом".
В стремлении снизить себестоимость продукции Матвей Кузнецов был неутомим. Многие его заводы стали использовать преимущественно отечественное сырье из имений, принадлежавших фабриканту, или из арендуемых земель. Так, крестьяне села Большая Михайловка Екатеринославской губернии сдавали Кузнецову в аренду 1200 десятин своей земли и добывали на ней за плату минеральные породы для Будянской фабрики. А в 1890-е годы, когда в окрестностях Скопина была найдена белая глина не хуже глуховской из Малороссии, использовавшейся всеми фарфористами, первыми там появились агенты товарищества Кузнецова. Они рассчитали, что рязанская глина будет обходиться в два раза дешевле украинской, и взяли ее добычу под свой контроль.
Менеджер с медалью
Не прекращал Кузнецов и поиск лучших в стране специалистов, переманивая их к себе. Интересовали его не только художники и формовщики, но и управленцы.
"Многие фабриканты,— писал профессор А. Исаев,— разоряются, но, не будучи знакомы со счетоводством и не давая себе строгого отчета о делах, не подмечают разоренья, которое, тем не менее, идет вперед". Чтобы избежать подобного развития событий, Кузнецовы еще в 1870-е годы озаботились поиском высококлассного менеджера, способного наладить учет и управление капиталами. В 1874 году двоюродный брат Матвея Кузнецова Иван Емельянович, управлявший делами, нашел Петра Ивановича Ануфриева, павловопосадского купца, служившего у Викулы Морозова на одной из его фабрик главным бухгалтером. В декабре 1874 года Ануфриев переехал в Москву и занялся "устройством и упорядочением счетоводства главной конторы, фабрик и торговли". Последующие десятилетия работы Ануфриева у Кузнецовых показали, что они заполучили суперспециалиста.
Он не ограничился счетоводством — взялся и за решение социальных проблем, серьезно запущенных на тот момент у Кузнецовых. Помощник врачебного инспектора, побывавший на заводе в Дулеве в 1874 году, писал: "На этой фабрике особых помещений для рабочих вовсе нет; все они, за исключением немногих семейств, для которых есть несколько маленьких домиков, спят в самих мастерских...Постелей, конечно, никаких нет, и во всей мастерской при тщательном осмотре найдено только два мешка, набитых сеном и служащих вместо матрацев. Капсельная мастерская, в которой приготовляются глиняные формы для посуды, представляет еще худший вид. Это деревянное ветхое здание с полуразвалившимся входом. Внутри стены покрыты копотью, пол неровный, грязный и заваленный глиной, печи полуразрушены. Кроме этих печей да полок по стенам в здании находится еще пять больших ям для размочки глины. Между этими-то ямами на полу и спят рабочие. Несмотря на все эти неудобства, жизнь рабочим обходится весьма дорого, а заработок самый незначительный".
Ануфриев настоял на том, чтобы плата служащим и рабочим была увеличена, уничтожены или удалены от заводов питейные заведения, устроено новое жилье для рабочих, открыты школы, больницы, библиотеки и читальни. Не забывал он при этом расширять и обновлять и кузнецовские заводы, умело подсказывая хозяину, как можно с выгодой использовать работу "на общественное благо" для личной выгоды.
В 1882 году Кузнецов принял участие во Всероссийской художественно-промышленной выставке в Москве. Потратившись на постройку павильона, где демонстрировалась его продукция, он еще и безвозмездно оказал услуги по украшению главного Императорского павильона. За это Матвей Сидорович удостоился чести быть представленным Александру III. Фабрикант воспользовался случаем, чтобы поднести императрице Марии Федоровне очень понравившийся ей фарфоровый чайный сервиз. За оказанные услуги ему были объявлены две высочайшие благодарности, а в 1883 году за полезную деятельность на поприще фарфоровой промышленности Матвей Кузнецов был награжден орденом Святого Станислава III степени. Не меньшую пользу принесло и строительство на рижской фабрике часовни, названной в память 25-летия царствования императора Александра II. За это в декабре 1887 года Кузнецов был награжден орденом Святой Анны III степени.
Храмы при фабриках были полезны еще по одной причине — религиозность рабочих укрепляла производственную дисциплину. И в том же 1887 году хлопотами Ануфриева был построен и освящен храм во имя Святого Апостола и Евангелиста Иоанна Богослова в Дулеве. Рассказывают, что для укрепления религиозных чувств у рабочих Матвей Кузнецов прибегал к разного рода приемам. Например, только что нанятым рабочим дарили Библию, и как-то Матвей Сидорович зашел в дом старого рабочего и спросил: "Читаешь ли Писание?" Тот, конечно же, солгал, мол, читаю. Тогда Кузнецов незаметно вложил в книгу 25-рублевую купюру, а через некоторое время снова наведался к тому же рабочему и показал пролетарию не найденные им деньги. С тех пор, получив в подарок от хозяина Библию, рабочие если и не читали ее, то хотя бы скрупулезно пролистывали.
Конечно, для управления персоналом использовались и экономические рычаги. На рижской фабрике лучшим сотрудникам от имени хозяина дарили посуду. Однако, чтобы не возникало желания ее немедленно продать, на подарочных чашках и тарелках не ставили заводского клейма. А для нерадивых существовали штрафы: за испорченный инструмент, за опоздания, за пререкания со смотрителем или управляющим. Впрочем, таких работников на кузнецовских предприятиях не держали: существовавшая система найма позволяла легко избавляться от "неудобных". Каждый год перед Пасхой всех рабочих поголовно рассчитывали, а после праздников начинался новый прием на работу. Так что неугодные без обременительных объяснений и возможности жаловаться оставались за воротами завода.
Глубокая религиозность Матвея Кузнецова, возглавившего московскую старообрядческую общину, не мешала ему прибегать и к другим греховным способам обогащения. Для обновления производственных зданий и оборудования ловко использовались ресурсы страховых компаний. Старые деревянные цеха, склады набивались битым, бракованным фарфором и поджигались. Полученная страховка позволяла выстроить новые кирпичные корпуса. Показательна история сторожа Ивана Семенова, который, будучи ночью на посту, заметил пламя в одном из деревянных зданий, примыкавшем к "белой конторе". Сторож созвал людей, пожар погасили. Утром приехал из Москвы Кузнецов. Сторож упал ему в ноги: "Намедни пожар у нас случился. Углядел я, погасили огонь и добро ваше спасли". Хозяин отправил Ивана к управляющему за наградой. Тот уволил сторожа, объяснив жестокое решение: "Не суй своего носа куда не положено. Раз загорелось, значит, так судьбе угодно..."
Зато новые, создаваемые с нуля фабрики строились в соответствии с достижениями технического прогресса. Например, фабрика в селе Буды Харьковской губернии, построенная в 1887 году, имела две паровые машины и работала на каменном угле. На ней были электрифицированы все цеха, проведены телеграф и телефон. А Дулевский завод перед первой мировой войной стал по своему техническому оснащению одним из лучших в Европе.
Таланты Ануфриева помогли Кузнецову вытеснить с рынка и большинство иностранных конкурентов. Как говорилось в одном из благолепных жизнеописаний Матвея Кузнецова, П. И. Ануфриев сделал многое для "выяснения пред Министерством финансов вопроса о таможенных пошлинах на ввозимые из-за границы фарфоровые и фаянсовые изделия и по вопросу о закавказском транзите, а также много соображений представлено по предмету железнодорожных тарифов, касающихся перевозки фарфорофаянсовых изделий и сырых материалов, употребляемых в этих производствах". На деле это означало установление запретительных таможенных пошлин на ввоз заграничной посуды. Стараниями Ануфриева, установившего тесные связи со многими высшими чиновниками, с 1880 по 1893 год они увеличились на 20-50%.
Хозяин не оставался в долгу, и, как говорилось в официальных объявлениях, "за услуги, оказанные на поприще отечественной промышленности" П. И. Ануфриев был награжден серебряной медалью на шею на Станиславской ленте.
Не раскрасишь — не продашь
Одной из сильных сторон Кузнецова-коммерсанта была всегдашняя осведомленность о вкусах и потребностях покупателей. Еще при деде Терентии Яковлевиче было взято за правило рассылать по ярмаркам приказчиков и доверенных лиц — изучать спрос и отправлять на заводы заказы на ходовую посуду. К 1890-м годам постоянные торговые представители Матвея Кузнецова находились в Петербурге, Москве, Харькове, Ростове, Одессе, Киеве, Варшаве и Тюмени. По два розничных магазина работали в Петербурге и в Москве.
На протяжении семи десятилетий самым большим спросом пользовался дулевский "агашечный" фарфор: посуда, украшенная яркими розанами, нанесенными на фарфор не кистью, а просто пальцем. По местной легенде придумала такой быстрый способ росписи некая Агафья, от имени которой и пошло название этого стиля. Видя, как успешно идут дела у завода А. Г. Попова, специализировавшегося на трактирной посуде, Кузнецовы взялись выпускать предельно декоративный фарфор для отечественного "общепита". Таким же аляповато-ярким был и фарфор для ближневосточного рынка, где к началу ХХ века Кузнецов стал продавцом-монополистом.
Когда во второй половине XIX века растущему сословию предпринимателей захотелось иметь утварь как у аристократов, но подешевле, кузнецовскую продукцию стали стилизовать под западноевропейский фарфор. А чтобы удовлетворить спрос на чашки и тарелки, кричащие о богатстве их владельца, на Дулевском заводе начали покрывать посуду изнутри золотом сплошь или наполовину — она получила название "золотое нутро или полунутро".
Однако эти приемы не позволяли Кузнецову обосноваться на самом прибыльном сегменте рынка — высокохудожественной и потому дорогой посуды. Для выставок или особых случаев на заводах Кузнецова изготавливался штучный товар, который производил впечатление даже на царствующих особ. Например, в 1891 году на Среднеазиатской выставке в Москве императрица Мария Федоровна приобрела два кузнецовских чайника с портретами персидского шаха. Но, добиваясь подобных успехов, Матвей Кузнецов рисковал, переманивая с петербургского Императорского фарфорового завода в Дулево нескольких опытных мастеров-живописцев. Таким способом премиум-сегмент рынка завоевать не удалось. Не помогло и приглашение к сотрудничеству известных художников. Откликнулся лишь Михаил Врубель, сделавший эскиз декоративного блюда "Садко".
Оставался единственный выход: завладеть производителем посуды высшего класса — заводом Гарднера в Вербилках. "Гарднер" к концу XIX века отстал от фабрик Кузнецова в техническом отношении и не мог конкурировать с ними по цене продукции. А к началу 1890-х годов финансовые дела завода в Вербилках сильно запутались. По Москве поползли слухи, что это работа специально засланных на предприятие людей Кузнецова. Скорее всего, это было правдой, и в апреле 1892 года завод Гарднера стал собственностью Кузнецова за 238 тысяч рублей. Но самое главное — был составлен особый договор, по которому Кузнецов мог ставить на изделиях, вывесках, счетах клеймо фирмы "Гарднер", ее награды и медали, что очень помогало сбыту дорогой продукции.
В итоге в новый век Кузнецов вступил в качестве самого маститого производителя фарфорофаянсовых изделий в России и в 1902 году получил звание поставщика императорского двора. Все самые выгодные заказы предлагались прежде всех ему. И именно кузнецовские кружки с императорскими гербами должны были раздавать народу на Ходынском поле во время коронационных торжеств 1896 года. Будь то время столь же циничным, как наше, фирма, наверное, обзавелась бы рекламным слоганом: "За нашу посуду давятся насмерть!". Но годовой оборот в семь миллионов рублей — две трети всего объема рынка — был куда лучшей рекламой. Полной чашей был и дом Кузнецова, где выросли семь сыновей и две дочери.
Правда, вскоре стали давать знать о себе и годы, и обрушившиеся на Матвея Кузнецова личные несчастья. Один за другим умерли два сына, а вслед за ними, не перенеся этого горя,— жена. Следуя семейной традиции, Кузнецов скрупулезно подготовил переход бизнеса в руки наследников. Он разделил заводы между сыновьями и дочерьми так, чтобы после его кончины между детьми не возникло конфликтов, способных разрушить построенный им бизнес. Позаботился он и о внучках, отложив каждой в приданое по 75 тысяч рублей.
То, что выбор сделан правильно и "Товарищество М. С. Кузнецова" крепко стоит на ногах, подтвердилось во время революции 1905 года. Рабочие на рижской фабрике попытались забастовать, но зачинщики тут же были арестованы. Дело из-за отсутствия опытных мастеров могло понести серьезный урон, и тогда жена Кузнецова-младшего, управлявшего фабрикой, отправилась к губернатору. О ее особых отношениях с главой Лифляндии тогда ходило немало слухов, и, видимо, благосклонность губернатора помогла немедленному освобождению мастеров. После этого как истинный член кузнецовской семьи она собрала матерей и жен освобожденных рабочих и предупредила, что в следующий раз выручать их кормильцев из тюрьмы не будет. Впредь никаких революционных выступлений на фабрике не происходило.
В 1911 году Матвея Кузнецова не стало. А шесть лет спустя, в 1917 году, не стало и названного его именем товарищества. Сергея Матвеевича Кузнецова изгнали с Дулевской фабрики. "С. М. Кузнецова вызвали в партийный комитет,— писал журналист и краевед А. Коновалов,— и П. Е. Аксенов предложил ему в течение двух часов покинуть Дулево. Был отстранен от дел и управляющий заводом, ставленник Кузнецова Шибаев. Кучер Куприян Архаров запряг лошадей и отвез хозяина на станцию Дрезна, откуда они поездом отбыли в Москву. Больше С. М. Кузнецова на заводе не видели. В конце 1917 года в Дулево приехал его сын Борис, но его никто за хозяина не признал. Походил он по заводу и убрался восвояси".
